Идея пробраться через Барьер — всего лишь одна из множества в бесконечной цепочке его идиотских инициатив, и брат подхватывает ее незамедлительно. Фрагменты распадаются и перемешиваются в памяти. Валентайн помнит, как ему было больно, и чьи-то лица под хирургическими масками, и крики Александра. Помнит, что такое, когда осколки костей протыкают кожу, сломанные ребра впиваются в легкие, а пузырящаяся на губах кровь мешает сделать вдох. Помнит нескончаемые операции, одна за другой, и как тело отторгает пересаженные органы. Где-то там теряется незрячее лицо Александра и заплаканная мордашка Таис.
Валентайн видит это во сне, и наяву, и быстро перестает отличать одно от другого — в голове такая каша, что лезть туда лишний раз не хочется совсем. Он просит: пожалуйста, пусть оно хоть как-нибудь закончится. Александр кладет ему на ладонь голубоватый небольшой пятиугольник: положи под язык, не глотай.
Становится хорошо. Он просит еще.

Мать умирает где-то в промежутке между его путешествиями по рехабам: Валентайн рассказывает Таис, что чист, как стеклышко, а уже на следующий день его находят скрючившегося от передоза и откачивают каким-то чудом. Александр бросает магистратуру, чтобы сутки напролет ебать ему мозги. Охуительно, восхитительно.

Валентайн думает только о том, что хочет вернуть свое тело. Как когда-то, когда он еще был полноценным, без ебучей херни в позвоночнике, тонны послеоперационных шрамов и напечатанных на принтере почек. Когда его не показывали, как выставочный образец и невероятное достижение корпорации: сумма биотехнологий и магии, сплетенных, чтобы вытащить наследника Мейер-Кан с того света.

Им исполняется двадцать. Таис семнадцать, и она с дурацким хихиканьем тянется к ровным дорожкам на стеклянной поверхности стола. Он помнит это, и как они стоят с сигаретами на кухне, и как Таис роняет стакан, а потом бросается собирать осколки.
Помнит ее визг и текущую по рукам кровь.
Вкус этой крови. Вкус Таис.

Ощущение глубочайшей неправильности происходящего Валентайн рационально препарирует и каждому куску добавляет философское «и че?». Александр даже не выглядит удивленным. Таис ведет себя странно, но он знает, что с этим делать.
(положи под язык, не глотай; еще?)

Слухов становится больше. Говорят, у них в небоскребе на каждом этаже растет яблоня (он закатывает глаза); говорят, в офисе Мейер-Кан все унитазы сделаны из чистого золота (он закатывает глаза еще дальше); говорят, эти двое трахают младшую сестру, а иногда и друг друга (он смеется и откидывается на спинку кожаного кресла).
Ему нравится кожа. И кровь. Ему вообще дохера чего нравится, и нет никакого повода в чем-либо себе отказывать. Даже когда Фишер, пасмурный как туча, что-то там говорит про «сними с себя эту шлюху» и «вернись, блядь, к работе». Валентайн удивленно и пьяно фыркает — им с Александром принадлежит Весь Этот Сраный Город, о чем вообще речь, дружок?

Какого хера, Фишер?
Ты зачем сожрал Кассандру?

Месяцы идут, жить становится все веселее. Он игнорирует постоянные головные боли и практически не спит — без всякой охоты и ненадолго смыкает глаза, заранее зная, что его ждет серия кошмаров; галлюцинирует наяву; пугает Таис; закатывает скандалы на ровном месте.

(система выдает ошибку за ошибкой)
(перезагружается)
(сбоит снова)

Всюду фрагменты его памяти. Мать говорит, что он отвратительно себя ведет. Кассандра возражает, что все в порядке, ей нравится, когда больно. Фишер опрокидывает в себя стакан виски и хмурится — кажется, чувствует привкус. Валентайн улыбается, когда тянет его к себе. Таис хихикает. Больше Фишер не пьет в их присутствии даже воду из кулера.

(он закрывает глаза и пытается вспомнить, когда это было; в том году или в прошлом? месяц назад? вчера?)

То, что остается от Александра после падения с шестьдесят третьего этажа, находят на асфальте.
Отец смотрит на Валентайна так, словно хочет взглядом высверлить дыру в его черепе; говорит: это был несчастный случай.
Он кивает, отказываясь верить, что может иметь к этому хоть какое-то отношение.

И кстати, куда делась Таис?

Всплывающее уведомление на экране смартфона любезно информирует: сегодня ночью вы спали четыре с половиной часа.
Добавляет: ваш результат лучше, чем у шести процентов пользователей.

Если это не позитивное мышление, то что тогда.

Вивьен покачивается на шпильках и салютует ему бокалом.
У Вивьен — глаза такого же зеленовато-голубого оттенка, как сеточка вен под тонкой кожей на плечах, филлеры в скулах, губах и подбородке, свежезатонированный блонд и двадцатидюймовая талия. Охренительно красиво по калифорнийским меркам.
Вот только они, блядь, не в Лос-Анджелесе, а в Нью-Йорке, и здесь на бедолагу Вивьен смотрят, как на вебкамщицу — снисходительно, но с легким пренебрежением. 

Валентайн делает очередной глоток и думает, что в следующий раз она наденет обувь без каблука.
Через месяц-другой — сменит обтягивающие платья на рубашки свободного кроя и китчеватые украшения.
Встроится и вольется в праздник всеобщей уникальности-и-оригинальности, где богатые хвалятся тем, какое шмотье урвали на еженедельном завозе в локальный секонд-хэнд.

— Скучаешь? — улыбается Вивьен, поймав на себе его взгляд.
Он думает покачать головой, но вместо этого медленно и скованно приподнимает плечи.
Скучать на собственных вечеринках — до такой хуйни еще нужно опуститься.

— Жду, когда подействуют таблетки, — слова подкрепляет очередной щедрый глоток.

Если подключить воображение, можно представить, как напрягается его печень, перерабатывая все то дерьмо, которое Валентайн методично запивает алкоголем.
С другой стороны, печень у него синтетическая.
Лучше чем у девяноста девяти процентов пользователей, это уж точно.

Вивьен садится на подлокотник его кресла и о чем-то говорит: слова неумолимо сливаются в белый шум, от их смысла его отделяет вязкая волна боли где-то глубоко внутри.
Рассеянное прикосновение к запястью настолько ненавязчиво, что поначалу отсеивается фильтрами восприятия — Валентайн честно пытается максимально абстрагироваться от собственного тела, включая те его части, которые лучше-чем-у; сперва замечает движение чужой тонкой руки и только потом понимает, что это Вивьен рисует на его коже невидимые круги.

Он думает, что ей вряд ли хочется трахаться.
Скорее спрятаться — подальше от толпы, которая пялится в вырезы ее шлюховатого платья без восхищения, с неприкрытым и неприятным удивлением.
(девочка, ты совсем дурочка?)

Но Вивьен не умеет прятаться.

— Ты вся в мурашках. Могу записать на свой счет или подкрутим кондиционер? — он смеется, протягивая ей спасательный круг. — Хочешь, накинь поверх что-нибудь из моего. В белой рубашке поверх будет секси.

Никто, блядь, не говорит так во всем Нью-Йорке. Переходить на язык калифорнийских девочек с медовым загаром оказывается неожиданно тяжело. Валентайну кажется, что челюсть вот-вот заноет от непривычных звуков, как если бы он вдруг попытался в китайский.

Если честно, ему так похуй на проблемы Вивьен, но внутри все опять перекручивает и перекручивает и перекручивает, и последнее, что ему нужно — это чужое дыхание над ухом.
Приходится включать воображение и эмпатию.

К тому же, она правда хорошо выглядит в его рубашке.

Когда срабатывают системы оповещения, Валентайн смотрит на экран слегка озадаченно. Человек на ультра эйчди изображении не выглядит, как кто-то из его знакомых — как минимум потому, что никто из его знакомых не стал бы пытаться подняться в лифте без персональной ключ-карты или предварительного звонка.
Клавиша этажа не вспыхивает, сколько на нее ни жми.

Еще больше его удивляет, что системы срабатывают до того, как вежливая охрана с нулевого этажа дозванивается с вопросом, стоит ли пропускать запоздавшего гостя.
Валентайн задерживает дыхание — не испуганный, просто слегка растерянный — и медленно выдыхает в ту секунду, когда до него доходит.

Видеть вещи, которых на самом деле нет и никогда не было, с недавних пор его самое любимое хобби.
Он закрывает глаза и для верности отсчитывает до десяти. Трет веки основаниями ладоней, чтобы заземлиться и вернуться в реальность.

На экране все еще незнакомый ему человек.
Валентайн моргает и думает, что он, наверное, ощущает себя сейчас полным долбоебом в открытом лифте.

Фишер, будь он рядом, обязательно сказал бы, что это очень плохая идея — но Фишер избегает любых его тусовок, как огня, поэтому за голос здравого смысла отвечает только сам Валентайн, а у него по этой части явные проблемы.
Он набирает короткий код, разрешая доступ к пентхаусу. Двери медленно закрываются.

Когда они открываются снова, он стоит у стены напротив — чуть-чуть криво, опираясь на нее полубоком.
Позвоночник отказывается держать осевую нагрузку. Хочется сползти вниз. В идеале — потерять форму и собраться в человекообразный шар в вакууме.

— Серьезно? — только и спрашивает Валентайн, когда жетон ловит на себе блики от потолочных светильников. — Убери это, пока никто не увидел.

Полиция.
Полиция Синиструма.
В его доме.

Позвонить отцу прямо сейчас — и бушующим ураганом снесет половину города.
Конкретно этому щенку, возможно, снесет голову.
Буквально.

— Можно еще раз, как тебя зовут? — он все-таки отлепляется от стены, с любопытством оглядывая гостя.

Лицо в любом случае останется на камерах, но имя тоже стоит запомнить, чтобы знать, кому потом предъявлять за оскорбительный визит.
Потому что если это не оскорбление фамилии Мейер-Кан, то что тогда.

(чудовищная глупость, разве что)

— Иди за мной. И, пожалуйста, не распугивай гостей, они не привыкли видеть копов... вживую, — в острозубой улыбке Валентайна отчетливо читается предупреждение.

Вивьен выходит навстречу — изящная венера в небрежно накинутой на одно плечо рубашке, она учится на удивление быстро, — и одаривает их вопросительным взглядом.

— Принесешь нам выпить, о-кей? — он тянет слова на южный манер, почти непроизвольно, и ждет, пока Вивьен послушно выпорхнет обратно в гостиную.

— Я уделю тебе десять минут — из уважения к представителям закона, конечно же, — но только если ты не наведешь здесь панику, — щурится, уловив, что кто-то сейчас начнет протестовать вслух.

— А это значит, что мы спокойно пройдемся, представим тебя как...

Пауза слегка затягивается.
Валентайн еще раз смотрит на него с ног до головы и не находится с подходящим вариантом.

— Как племянника Фишера. Запомни фамилию, больше тебе ничего не нужно.

Все знают, что Фишер мудак и душнила. Никто не захочет связываться и расспрашивать.

Вивьен возвращается, протягивая две бутылки короны экстра.
Открытые, разумеется.

Следующие несколько минут проходят по одному и тому же сценарию.
Эндрю, познакомься с Вивьен. С Мари. С Розалин. Вивьен (Мари, Розалин) — это Эндрю Фишер. Племянник Фишера.
Тоже мудак и душнила, но иногда от этой семейки просто не отъебаться.
Все смеются*

*эндрю не смеется, чем полностью подтверждает вышесказанное.

Едва початая бутылка остается на каком-то столике в компании множества таких же.
Валентайн весело скалится, протягивая другую.

Рады знакомству, Эндрю.
Глоток за Вивьен. За Мари. За Розалин. Заебал.

(- что?
- ничего)

Валентайн скалится еще веселее, когда не-Эндрю оступается и заторможенным жестом ищет опору в его плече.